На кухне воцарилась осень. Из летнего небытия восстала кастрюля и в ней появился суп.

Суп — это не еда, это настроение.

Ты смотришь внутрь себя и спрашиваешь, хочется ли тебе тепла и уюта, моя дорогая? И если внутрь отвечает, да, идешь на кухню.
Одной рукой ты открываешь холодильник, второй — сайты с рецептами, третьей вслушиваешься в себя.
Через 30 минут на стол приходят белые тарелки, наполненные дымящейся жидкостью.

Бульон нежно обволакивает наши с чадой внУтри, укутывает вместо пледа и вдохновляет жить.

Суп — это осень кухни. Настроение легкого уюта. Творчество, которое можно съесть)

Когда меня спрашивают, что такое кисточковый массаж, я теряюсь. Потому что для меня это полет. Внутрь себя и вверх. Туда, где больно, и туда, где светло.

Но полетят ли другие?

И я начинаю рассказывать об удивительном расслаблении от кисточек, снятии зажимов и масок…

И каждый раз ловлю себя на том, что поделилась не всем.

Кисточки — это путь. Возможно, не на крыльях, а ползком. Это время, которое ты посвящаешь себе. Остаешься один на один с собой. Вопрошаешь свою глубину и находишь ответы. А иногда не находишь. А иногда находишь вопросы. И долго разворачиваешь их, и удивляешься, что не задал раньше.

Кисточки — это дорога внутрь. К настоящему себе. Которого ты много лет прятал под масками, заковывал в панцирь, старался забыть. Иногда это больно, потому что панцирь уже давно сросся с кожей, а в масках не страшно. Но шагая внутрь и преодолевая боль, ты получаешь себя и настоящую свободу.

Вот об этом для меня кисточковый массаж. Об обретении себя на глубине. Об открывании своего я. О свободе.

Ты спросишь, что такое осень
Я не отвечу и глубже завернусь в пальто
Шапку надвину по самые брови
А вечером заберу ключи и уйду в кино
А дальним воскресным утром
Шагая по лысому парку
Буду окунать пятки в желтые листья
И пить пряное какао
И буду бродить по миру, пока не проснется снежность
И с первым молчащим снегом
Вернусь в твою тишину и безбрежность
Тебя обниму молча
Укрою лохматым пледом
И до весны в обнимку
Замерев и не двигаясь
И до весны в спокойствии
Внутреннем и немного внешнем
Набираясь чего-то лучистого
Ждущего ветра разбрызгивающего
И ты до весны дотерпишь
Мой молчаливый саван
Потому что когда он расстает
Я буду как солнце в рассвете
Как птица, в небе танцующая
Я буду окрылять светом
И разгонять твою вьюжность

Я счастливый человек, в голове которого нет базы мировых фильмов. Вообще нет базы фильмов. А база книг вежливо прячется, пока ее не вытащишь насильно.

Я могу смотреть и читать с чистого листа. Не ища аналогий, параллелей, не сравнивая, не выставляя оценок.

Только восприятие. От первого слога до последней точки.

Акварель Господа моего.

Если бы мне не сказали, что это шедевр, не заставили смотреть на большом экране, не организовали бы компанию таких же сумасшедших, я бы выключила фильм минут через пять, может, десять.

Но я осталась. И спустя полчаса меня проняло. До нутра. Неописуемо, потому что нужно видеть это гениальное. Гениальное в каждом штрихе и захватывающее каждой секундой.

О чем? О Творце. Огромности его творения. Крошечности человека. О человеке. Который венец творения. Который такой маленький, но именно он давал имена огромному миру. О премудрости. Устроившей каждую клеточку мира на своем месте. О стихиях моего Отца…

Наступает время уютных фотографий и теплого пальто.

Я варю какао и масалу, перетираю специи для глинтвейна. Убираю любимые кеды и начищаю ботинки винного цвета.

Дома горят свечи, а на подлокотник возвращается бумажная книга — осенью хочется шелеста страниц.

Еще немного и деревья станут совсем прозрачными.

А пока хочется яркого зонта, клетчатого шарфа и гулять с объективом. Не торопясь и не позируя, идти и впитывать мгновения…

Ловлю лучи последнего тепла
Сожженному дотла нельзя наполовину
Распластанная немощь, синева
Единство мира
Я больше не хочу спешить домой
Вселенная дрожит, зачем наружу
А листопадом погребается весна
И сердце стужит
И в сердце опускается зима
Укрыть пора проспоренное лето
Не двигаться и больше не летать
И юг не нужен
Ведь юг надежда что не все прошло
Что время начинать и быть как прежде
Но прежнее дотла обнажено
И силы жаждет немощь

Когда я фотографирую, я не ищу необычное. Не удивляюсь витым заборам и игре света. Когда я фотографирую, я ловлю живое. Одномоментное. Прекрасного тебя прямо сейчас. Прекрасного иногда в своей усталости, в печали, в радости, в свете, в темноте. Прекрасного всегда.

Когда я пишу, я не подбираю слова, не расставляю знаки препинания. Я слушаю мелодию внутри и облекаю в слова.

Когда я рисую, я не делаю правильно, как настоящий художник. Я ловлю настроение и рассказываю о нем цветом.

Когда я делаю массаж кисточками, я прислушиваюсь к твоему внутреннему и говорю с тобой прикосновениями.

Иногда это откликается в других. В вас. Приходящих и пишущих. Радующихся и возвращающихся.

Спасибо, мои любимые❤

И ты конечно уже выросла
Хоть и спишь с плюшевым тигром
Ходишь с дочерью за руку
И не закусываешь портвейны
Но иногда под вечер
Сворачиваясь клубочком в кресле
Ты хочешь слушать колыбельные
И быть на руках при этом
И слушать китовье пенье
И чувствовать рук защиту
И знать, что кто-то надежный
Сильный и добрый при этом
Укроет и будет рядом
Вчера и сегодня и завтра
И будет тебя выросшую
Любить как когда-то маленькую

Сегодня ты говоришь на своем языке без переводчика.

Я отвыкла. Слова путаются, как небрежно сброшенная майка под ногами.
Медленно я начинаю словесный танец без слов. Прислушиваюсь к дыханию, ловлю движения.

Ты говоришь на своем языке. Я замолкаю. Не хочу вставлять реплики в твой бессловесный монолог.
Закрываю глаза.

В голове плывет медленное «кооон» Страны Чудес от Мураками. Ветер за окном начинает безумно-осеннюю пляску. Прислушиваюсь к твоему дыханию, повторяю его ритм. Отпускаю свою словесность.

Во мне больше нет слов. Твой язык разбудил тишину. Прислушиваюсь к молчанию. Звуки вокруг оглушают, краски слепят сквозь закрытые веки. Впитываю медленно, как несуществующую мелодию.

Отвечаю на твоем языке.

Окунаюсь в осеннюю ржавь
Вместо золота на голубом,
Седина, рыжина, серебро
И оливки с горчицей. Река
Как волнующийся свинец,
Небо — падающая фольга,
Между ними полоскою ржавь
И я