Поэзия.
Губы твои на моей щеке — волшебное.
Нежность касаний, чувство прекрасного — строчки. Кем-то написанные, творимые нашим дыханием.
Радость моя.
Рядом с тобою уютие света. Тепла и покоя. Пазлом в картине огромнейшей жизни к тебе прикасаюсь. Словно твоя.
Теплота.
Руки, касаясь, осколки вселенной мне дарят сквозь тонкие поры. Я обнимаюсь. Я часть. Тело духа. До кончика крика. Твоя

Женщина, выбирая мужчину, выбирает, кому принадлежать. Рядом с кем она будет женщиной, а не локомотивом. Чье плечо будет для нее поддержкой, а не грузом. В чьих объятиях ей захочется просыпаться. С кем хорошо просто быть. Обнаженной до предела. До безмасочья.

Женщина выбирает. Снимает первую маску и смотрит. Вторую. Дцатую. Она пробует доверять. Себя без масок — мужчине. Без масок страшно. Страшнее, чем без кожи. И маской для внешнего мира становится мужчина. Это в его плечо укрывшись, чувствует она себя снова одетой. Это его выставив вперед, чувствует она себя способной общаться с миром.

Она доверяет. Если она доверяет. Если рядом она не играет, а живет — береги. Закутывай в свои плечи. Стой стеной. Не играй и не смейся, когда она прячется и боится, падает и ломается. В нашем мире без масок слишком сложно. Если она доверяет — береги.

Между двумя поцелуями мысли танцуют, упруго подрагивая на поворотах волн.

Тебя так много. Так много внутри. Словно вся я — ты.

Словно вся я — твоя. Среди волн. Среди бурь. Замираю в тебе и твоем.

Ты безмолвие. Ты — раскатистость. Я теряю нити мысли и слов. Я дословесна в твоих руках. Я — беззвучна твоими смыслами.

Я волна, бегущая вперед, тебя подхватывающая.

Словно мелодия стихает шум волн.
Плечи твои — мое ложе. Руки твои — одеяло, сотканное бессловесием.

Я беззвучна в тебе словно тысячи звезд. Тобою увиденных пряным августом.

Небо августа. Небо над.

Мы лишь часть океана, творящего песни неба.

Ты появился в моей жизни за полгода до знакомства.

Хотя, наверное, был всегда, с самого моего рождения зная, что однажды наши пути пересекутся.

Я представляла тебя иным. И не сразу научилась вспоминать твое лицо целиком.

Сначала ты был собранием разрозненных деталей. Лучики у глаз. Мягкие подушечки пальцев, как лапка кота, спрятавшего когти. Ступни, привыкшие много стоять и подстроившиеся формой под образ жизни…

Ты уходил.

Не мешай мне тебя любить, — думала я. Ты не мешал. Я сама мешала себе

Ты знаешь, ему давно 50. Он как положено разведен и уже давно. Опыт и свет в его глазах уже не станут молодым огнем.
Ты знаешь, он разучился чувствовать. И уже давно. Он привык жить один и просыпаться в одиночку.
Ты знаешь, он сам варит себе кофе по утрам. Он не будет петь серенады под твоим окном и дарить цветы.
Ты знаешь, если ты останешься, он не изменит своих привычек. Он не станет ручным тигром.
Ты знаешь, если ты останешься, он не отпустит тебя. Он слишком долго тебя ждал.

Они живут в маленьком городке, от которого на тысячу верст нет никого и ничего.

Каждое утро он выходит в крошечный садик и нарезает свежий букет. А ровно через час они выходят вместе. Идут не торопясь, поддерживая друг друга и наслаждаясь каждым мгновением рядом.
Кажется, они живут вечно. Слишком давно они переехали сюда, да и тогда были уже стариками.

Про них мало что известно. Говорят, они жили в другом городе и даже стране. Растили детей и виделись нечасто. А однажды собрали один чемодан на двоих и исчезли.

В городок они приехали не сразу. Где были между — неизвестно. Но приехали счастливые и светящиеся. Поселились в маленьком домике с маленьким садиком. Выкрасили дом в цвета радуги и засадили садик цветами. Он цвел круглый год.

И каждый день он нарезал цветы для нее, а потом они шли в горы. Забирались на пологий холм, расстилали плед, ставили корзинку с бутербродами рядом…

Возвращались в закат. В обнимку и не спеша. В это время хозяйки на порогах вздыхали. Дети замирали. Мужчины опускали глаза.

В день, когда они не прошли в закате, мужчины взяли на руки своих детей, обняли жен. И медленно пошли на пологий холм.

Городок горел закатом и тишиной любви.

Красное рваное танго приглушало свечи. Винный полумрак окутывал два силуэта, растворяющие ночь. За окном струился промозглый туман и, казалось, что все это — и танго, и вино, и сплетение — лишь мелодия спрятанного в тумане воздуха.

Ее дыхание смешивалось со стуком его сердца. Минуты вдруг стали течь влажно и длинно, как удары метронома.
Ее глаза… Да, в полумраке тумана он отчётливо видел ее глубокие глаза. Он тонул в их океане, приближаясь к ней, и ему казалось, что тело парит на морской волне. То касаясь ее всем телом и чувствуя всю, до дна, то отдаляясь и ощущая, как манит ее море к себе, в глубину…

Танго заворачивало ночь в туманный рассвет. Вино играло в серых лучах. И лишь силуэты, утомленные песней океана, безмятежно спали в объятиях вечности…

Плюс как сосуд, ожидающий наполнения, и минус как поток, жаждущий наполнять.
Минусы, возомнившие себя сосудами, страдают, сталкиваясь с плюсами, присвоившими себе потоковость, с плюсами, уверенными, что сосуд — они, с плюсами, знающими, что минус — поток…
Ещё наверняка есть абсолютные минусы, раздающие себя без остатка, и относительные — дающие и принимающие в разных сферах.
Способность отдавать, не зажимая, знать, что ты можешь отдавать, и не бояться исчерпаться, потому что поток неисчерпаем, когда течет, и умирает встав.
И способность принимать благодаря, открываться навстречу потоку, перерабатывать полученное.
Узкое место — когда наполняющий начинает требовать реакции, отдачи, мимикрировать под получающего. В этот момент поток превращается в болото — перестает двигаться и начинает перерабатывать, не имея для переработки правильных механизмов. Поток не должен задумываться, откуда возьмет (притча об управляющем, который начал прощать долги, чтобы хозяин не выгнал), просто нести и напоять