Что делают на даче, которая своя, но подзаброшенная?

Смотрят, что выросло. И когда вырастает вишня, берут ведерко и встают в сердцевину дерева.

Чуть пьяная ягода обволакивает, словно окунаешься в ванну с вишневым вином. Рядом птица дает протяжное тиуу и через паузу еще. А ты собираешь. Одну в ведерко, десять в рот. Пока зубы не сводит кислинкой. И потом горстями или бережно по одной пока ведро не наполнится.

По пути домой берешь сахар. И апельсин. Специи и так найдутся. Сыпешь в кастрюлю, перебираешь и промываешь. Долго и бережно. Сыпешь сахар. Немного и на глаз. Потом дольки апельсина, крупные, но тонкие, потом корицу и все, что нравится — чили и кардамон, гвоздику и мускатный орех, душистый горошек и имбирь. Варишь быстро, пенку снимаешь как в детстве, чтобы вспомнить этот аромат летних дней …летней давности. Переливаешь в банки и мчишь угощать.

Пряным ароматом и теплом своих рук, жужжанием шмелей и протяжностью птиц, свежестью и жарой. Летом.

Художник не торопился. Он раздал долги. Остальные подождут. Кто сказал, что нужно быть голодным?

Кладбище старых мечт. Вот эта похоронена год назад. Эта — десять. Художник не торопился.

Вчера за его спиной стало расправляться крыло. Мятое и прозрачное, одно более-менее, а второе — как свернутая тряпочка. Он не совсем понял, к чему. Но пришел на кладбище. Смотреть, как треснут гробы и мертвецы воскреснут.

Внутри было тихо-тихо. Сюжеты замерли и почти не дышали. Мысли отошли в сторонку и не мешались. Прозрачная пустота, шелест еще не умеющих летать крыльев и что-то неуловимое.

Кресты поднимались. Стройное погребенное несмело поглядывало на автора: ты все еще ждешь нас? Он не ждал. Похоронил все. Но именно когда все похоронено, есть чему воскресать.

Художник не торопился. Окруженный ожившими мечтами, он знакомился с ними заново. Изучал. С кем-то галантно раскланивался. Кого-то обнимал со слезами.

Художник не торопился. Мятое крыло еще волочилось за ним, не умея лететь. Костоправы для крыльев давно перевелись. Оставалось ждать возле рассыпанных крестов.

Художник слушал. Гомон деревьев, переливы травы, смех птиц, звон неба. Что-то рождалось. Прозрачное как роса в рассвете и задумчивое как лес в закате. Вечность мягко шептала колыбельные. Все было впереди.

Художник не торопился.

Если жизнь моя — белая пелена клавиш
Разреши мне выбрать тонику и не играть ничего
Только тоника — это выделенность семинотья из целого
Буду медленно идти и проверять, где мое скрытое
Буду медленно находить мои из множества
Вслушиваться в каждую медленно год за годом буду я
И когда спустя отмеренные мне 70-80 выберу
Сяду на последнюю свою жизнью выверенную
Или сыграю последний аккорд с обретенной тоникой
И стану цветущим вальсом, нашедшим мелодию

Янтарные брызги в лицо. В нашем мире без пауз остановка — награда и наказание.

Невнимание правит бал. Какого цвета глаза были у прошедшего минуту назад? А были ли глаза?

Спешу. Стать быстрее. Выше. Сильнее.
Пробегаю мимо. Людей. Эпох. Эмоций.
Человек человеку аватарка в соцсетях. Сегодня одна, завтра — третья.

Пишу «привет» и зависаю над бездной привычки не замечать. «Все ок».

Безответье ответов. Безликие эмоции.
Мир, заточивший эмоции и нарисовавший себе другие.

Учишься чувствовать электронные объятия. Плакать электронными слезами. Радоваться электронным смехом.

Человек человеку — невысказанная эмоция. Недоверенное сердце. Ты, вроде, рядом, но по ту сторону. Экрана. Внимания. Со-чувствия.

Человек человеку несостоявшееся рукопожатие. Неувиденный смысл. Недорисованный смайл.

Мы — лишь недорисованные смайлы. Набрали эмоций и не сумели выразить. Разбросали по лицу и экрану в свободном порядке. Угадывайте. Если сумеете не пройти мимо и остановиться.

А потом карусель сломалась,
Детство рассыпалось,
Помоги мне собрать осколки.
Я уйду цветными барханами
В качающейся повозке.
Я сниму с себя старый пепел и стану птицей.
Серебром закружились чайки,
С ними бы слиться.
А потом карусель сломалась,
Исчезли смыслы,
Клоуны смыли краску и стали привычкой,
Из сердец теперь некому вытаскивать копоть,
Клоуны посерели, ушли в окопы.
А потом карусель сломалась
И стало странно
Бегать, прыгать, шарики надувать,
Быть смешной и чистой,
Паутина скеила липью сосуды сердца,
Не живется, не дышится в мире, забывшем детство.
А потом карусель проснулась
И стало ярко,
Водопады смыли с лиц черноту и сыграли в прятки,
Смех рассыпался звоном большим и чистым
И вокруг разлилось тепло детских улыбок

Секс, джаз, оливки

Прекрасны послевкусием. Тают на языке и долго разливают эмоции по телу.

Музыка. Каждый раз, когда меня спрашивают, что ты предпочитаешь, я сползаю в ступор. Это из разряда «какая твоя любимая поза?»

Потому что предпочитаю я то, что отстукивает в данный момент внутри. И иногда это надмирный ханг и чуть касающиеся поцелуи, а иногда Симфонические танцы Рахманинова и безостановочный хардкор.

Потому что музыка — отражение. Это ноты, которые сейчас рисуют мое Я. Ритм моего дыхания. Здесь и сейчас. И в соответствии с общим мировосприятием.

И да, есть направления, которые просто мои, беспроигрышные в любом месте.
Есть оливки. Первую ты выплевываешь. Потом влюбляешься и трепетно внимаешь, изредка, но со вкусом. А есть бдсм и насильники, не мои даже под наркозом.

А еще есть Tonne Estas. Который однажды постучался в двери моего сердца и многое рассказал. Мне обо мне, именно так, как люблю.

И только желтое такси уносило в полночь.

Перепаханными тропами по ожидающему лику земли.
Передуманными думами на ее посеревшем лице. Огромные глаза ее устало провожали, ждали встреч. Нового ждали. Тепла и высказанного.

Птицей ночной накрыло землю. Выдохнула, стряхнула лишнее, вулканами задышала, водопадами рухнула. Ожила. Мало ли.

И лишь полночное такси мчало без пауз. Уносило с собой встречи и расставания. Поцелуи поспешные, хлопанье дверок. О сколько видело оно влажных губ и мечтательных глаз. Сколько раз увозило в тьму разбитое. Утешало укачивая. Слова подыскивало.

В землю втаптывало слез и радостей. Не обещало вернуться, но и не навсегда прощалось. Возвращалось. Ловило ночи и важное. Тропы, пропитанные чувствами и покрытые бурьянами.

Невечерний свет. Мира расщелина, солнце плывет в закат.

Свинцовеет вода, густеет воздух.
Мир переходит в ночь. Плавно стекает песок. Черным рисуется лес. Волны стоят на песке.

Крылья твои разверну. Ангел ты или нет. Плавным плывет по воде зеленоглазый дзен. Солнце почти в воде. Щеки целует закат. Белым подернулся мир. Огненная полоса.

Люди меняют цвет. Тело меняет тон. Дымкой укроет их вечера пыльный зов.

Капает время с часов. Солнце уже в воде. Розовым кажется мир. Крылья над дымкой плывут.

И пока он играл, планеты успели станцевать свой танец, солнце — поцеловать макушки, а слушатели умыться слезами.

Воздух стал видимым, обрел вкус и текстуру.

Тысячи успели родиться и тысячи — отправиться домой. Кто-то — признался в любви. Кто-то поверил.

А он продолжал гладить кончиками пальцев мир. Рассказывать, что все — любовь и свет. Что остального — не существует. Тьмы нет, а любовь — вечна.

А планеты продолжали танцевать.

Перелей мне память вместо крови. Смахни крошки печенья. Вино под вечер перестает искриться, наливается томью, тянется вальяжным ликером к сосудам головного мозга.

Достань сердце и выпей. Вечер субботы создан, чтобы пить прошлое из стакана будущего.

Отвори дверь в настоящее. Перелей память из аорты в вену. Пусть течет медленно и долго, отражая синевой и забиваясь под кожу.

Мелодию ветра вспомни под вечер. Зубы стисни до беззубья. Вечер субботы создан вымарывать память и обнулять пространство. Память перелей мою.

Встану завтра новой в прохладе утра. Умоюсь солнечным светом. Сброшу испитое сердце и начну себя сначала.